…Увлекшись своими материнскими мыслями и соображениями, Анна Сергеевна незаметно задремала и проснулась только тогда, когда экипаж остановился. Первой ее мыслью было, что они уже приехали на станцию, но оказалось, что экипаж стоит на спуске с горы. Было еще достаточно светло, и нигде не видно было признаков жилья.
— Что случилось? — спросила она кучера.
— А вон баба, значит…
— Какая баба?
— А вон из лесу идет и рукой машет.
— Что ей нужно?
— А кто ее знает… Она махнула рукой, ну, я и остановился.
Действительно, с левой стороны дороги, из редкого соснового леска выходила баба с ребенком на руках, а за ней бежала босоногая девочка лет пяти, с растрепанными белыми волосенками. Нужно сказать, что Анна Сергеевна ужасно боялась «этих детей», которые представлялись в ее воображении живыми препаратами всевозможных детских болезней— дифтерита, скарлатины, дизентерии и т.д. Первой мыслью Анны Сергеевны было то, что баба с ребенком остановила экипаж со специальной целью попросить у нее какого-нибудь лекарства, — ведь «эти дети» всегда чем-нибудь больны и могут заразить Илюшу и Таню в одно мгновение. Она сделала даже знак бабе остановиться и со страхом спросила:
— Постой, не подходи, милая… Дети у тебя здоровы?
— А ничего, слава Богу… — ответила баба.
У Анны Сергеевны отлегло от сердца, и она проговорила уже другим тоном:
— А что тебе нужно, милая? Подходи ближе…
Баба подошла к самому экипажу и как-то особенно быстро заговорила, роняя слова:
— Огоньку, барыня, у нас нет… Муж-то у меня помер на прииске, вот я и еду с ребятами домой… Трое ребятишек-то, а ехать триста верст… Хорошо еще, лошадь своя осталась… Покормим ее в лесу и едем… Вот и сейчас остановилась, надо огонька развести, а спичек-то и нет. Дунька дорогой потеряла… А ежели без огня, так лошадь-то изобьется от овода, да и сами чего-нибудь сварим… болтушку из старых корочек…
Анна Сергеевна внимательно разглядела эту несчастную приисковую бабу, у которой конвульсивно вздрагивали губы, когда она заговорила о покойном муже. И сама какая-то точно вся ободранная: сарафан рваный, платок на голове тряпицей, и даже исхудалое, запеченное на солнце лицо походило на какую-то заплату.
— У вас, поди, и поесть нечего? — спрашивала Анна Сергеевна, приноравливаясь к языку ободранной бабы.
— Какая уж еда, барыня… Вот только бы лошадь поела, а мы уж как-нибудь. Накопала даве саранки (горная лилия), ну, сварю ее в котелке — вот и вся еда. Все же ребята как будто горяченького похлебают…
У Анны Сергеевны мелькнула счастливая мысль. Конечно, твердость характера прежде всего, но в детях необходимо развивать и сердце. Она поцеловала проснувшуюся Таню, так смешно таращившую светлые синие глазки на незнакомых людей, и сказала Илюше, который по своей вялости не проявлял даже законного детского любопытства:
— Илюшка, достань корзинку с нашей провизией…
Мальчик с трудом достал плетеную корзинку и еще с большим трудом открыл ее.
— Девочка, подойди сюда… — приглашала Анна Сергеевна дичившуюся Дуньку.
Мать подталкивала ее, и Дунька взобралась на подножку тарантаса, голодными глазами следя за Анной Сергеевной, которая вынимала из корзинки завернутые в бумагу припасы — пирожки с мясом, вареные яйца, телятину, колбасу.
— Ну, выбирай, Дуня, что тебе нравится, — предлагала Анна Сергеевна, с завистью наблюдая голодную девочку. — Господи, какой завидный аппетит у «этих детей». Если бы Илюше хотя сотую долю такого аппетита…
Но тут случилось нечто совершенно неожиданное: Дунька осмотрела все запасы, напрасно отыскивая своими голодными глазами что-нибудь подходящее, и отрицательно покачала головой. Это движение даже обидело Анну Сергеевну: скажите, пожалуйста, какая разборчивая девчонка… Изволите ли видеть, не нашла ничего подходящего. Вот вам и будьте добрыми с «этими детьми». Впрочем, это, пожалуй, хороший урок Илюше, который так мило предложил Дуньке пирожок с говядиной, а она отрицательно покачала головой и даже спрятала свои грязные ручонки за спиной.
— Н-не-ет… — протянула Дунька, оглядываясь на мать.
— Отчего она не хочет брать? — обиженно спрашивала Анна Сергеевна и прибавила: — у нас провизия самая свежая…
— Нет, она не возьмет… — ответила баба.
— Так вы возьмите и дайте ребятам…
— Тоже не будут есть, барыня…
— Хлеба, наконец, возьмите. Надеюсь, что белый хлеб они у вас едят… У меня есть великолепные сдобные лепешки.
Баба взяла такую великолепную сдобную лепешку, повертела в руках и возвратила назад.
— Нет, не будут есть… все равно… — повторяла она упрямо.
— Это… это… я, наконец, не понимаю! — начала горячиться Анна Сергеевна, оскорбленная в лучшем движении своего дисциплинированного сердца.
Единственным свидетелем всей этой сцены был молодой кучер, смотревший с козел на Дуньку и на барыню с самой глупой улыбкой. Он наконец решился вывести барыню из недоумения и проговорил:
— Она глупая, барыня, значит, эта самая баба… Слов-то у ней нет, чтобы выразить… Пост теперь, значит, Петровки, ну, ребята поэтому и не будут скоромиться.
— А, вот в чем дело… — протянула Анна Сергеевна, для которой все сделалось ясно. — И маленькие не будут есть мяса? — спросила она бабу
— Да ведь и маленькие понимают, барыня, — удивилась в свою очередь баба, что барыня не может понять такой простой вещи.
— Ужо, у меня есть кусочек ржаного хлеба, — говорил кучер, добывая из-за пазухи ломоть хлеба.
— На, Дунька.
Анна Сергеевна сунула бабе какую-то мелочь, коробку шведских спичек и велела ехать дальше. Кучер встряхивал головой и улыбался про себя: дескать, ловко осрамила барыню что ни на есть простецкая баба…
Экипаж осторожно спускался под гору, и Анна Сергеевна несколько раз оглянулась назад. Баба с голодной девочкой стояла еще на дороге, провожая глазами барский экипаж.
«Да, вот как воспитывают характер…» — с горечью думала Анна Сергеевна, наблюдая Илюшу, вяло жевавшего кусок колбасы.
Где-то погромыхивали первые раскаты начинавшейся грозы и начали падать первые капли дождя с сухим шумом, точно кто выстреливал по листве дробью.
Дмитрий Мамин-Сибиряк
Рассказ в сокращении.
www.old.glinskie.ru