Люблю бывать по временам,
Где скрыта тайна жизни нашей,
Где, может быть, сокроюсь сам,
Вслед за испитой смертной чашей.
Здесь я минуты провожу,
Томим уныньем неисцельно.
И здесь отраду нахожу,
Когда душа скорбит смертельно.
Смолкает тут житейский шум –
И вместо мыслей горделивых,
Приходит ряд суровых дум –
Судей нелестных справедливых.
Передо мной убогий храм
Наполнен мертвыми костями.
Они свидетельствуют нам,
Что мы такими ж будем сами.
Немного лет тому назад
(Как жили те земные гости),
И вот ушли они в свой град,
Оставив нам лишь эти кости.
Не в силах были и они
Владеть собой в иную пору.
И между ними, как людьми,
Бывали ссоры из-за сору.
Теперь довольные судьбой,
Лежат, друг другу не мешая,
Они не спорят меж собой:
Своя ли полка иль чужая.*
Мы тоже гости на земле,
И нам лежит туда дорога.
Идем туда в какой-то мгле,
Не видя вечности порога.
И святость любим, и грешим,
Гонясь за счастием – страдаем,
Куда-то всякий день спешим,
И то, что важно, забываем.
Боимся смерти и суда,
Желаем здесь пожить подольше,
Стараясь избегать труда,
И чтоб скопить всего побольше.
Не можем слова перенесть
Иль чуть не ласкового взгляда,
А скорбных испытаний крест
Для нас мучительнее ада.
Других виним почти всегда,
Хоть сами Бога прогневляем,
Себя ж винить мы никогда
И в самом малом не дерзаем.
Для личной прихоти своей
Готовы потом обливаться,
Не спать подряд и пять ночей,
Во все опасности пускаться.
Кривить душой на всякий час,
Безбожно совесть попирая.
И все, что только тешит нас,
К себе усердно загребая.
За честь всегда стоим горой,
Ценим труды свои и знанья.
И невниманье к ним порой
Приносит нам души терзанье.
Таков есть страстный человек –
Хвастливый бог земного рая!
Он суетится весь свой век,
Покоя день и ночь не зная.
И всем безумно дорожит,
Пока здоровьем обладает.
Когда ж болезнь его сразит,
Совсем другой тогда бывает.
Ударит грозный смертный час –
Душа греховная смутится.
И все, что дорого для нас, —
Со всем навек должны проститься.
Безсильны нежности друзей,
Ничтожны ценности имений –
Они не могут жизни сей
Продлить хоть несколько мгновений.
Напрасно с помощью спешат,
И врач искусство изощряет:
Больному все трудней дышать –
И он, конечно, умирает.
Хладеет грудь и тускнет взор,
Все чувства рабски умолкают.
И нас, как будто некий сор,
Поспешно в землю зарывают.
Затем немного надо знать,
Что с нами здесь потом бывает:
Вот эти кости говорят…
Им наша совесть доверяет.
Один момент – и жизнь — мечта!
Зачем же столько треволнений?
Зачем вся эта суета
И масса горьких наслаждений?
Мы забываем тот урок,
Который смерть нам повторяет,
Что жизнь дана на краткий срок,
И детство дважды не бывает.
О смерть, кому ты не страшна?
Кому ты только вожделенна?!
Блажен, кто ждет тебя, как сна,
Кто помнит, что душа бессмертна.
И нет несчастнее того,
Кто вспомнить о тебе страшится:
Вся жизнь – мученье для него,
И сей, однако, он лишится.
А там – для праведных покой
И радость вечно со святыми:
Для грешных – ад с кромешной тьмой,
И участь их с бесами злыми.
Теперь, быть может, что иной
Одежды всякий день меняет;
Умрет – положат лишь в одной,
И той случайно не бывает.
А тот, кто даром мудреца
Владеет, Бога же не знает,
Умрет – не более глупца,
Напрасно только жизнь теряет.
Недалеко уж этот срок,
И эта к вечности дорога,
Припомни, мудрый, тот урок:
Познай себя – познаешь Бога.
Познай, откуда ты и кто,
Зачем пришел, куда идешь,
Что ты велик и ты – ничто,
Что ты бессмертен и – умрешь.
Монах Виталий
1905 г.
Святая гора Афон,
Свято-Пантелеимонов монастырь
* На Афоне практически нет кладбищ. На короткое время после кончины монах погребается по особому обряду, и через три года его абсолютно чистые, будто лакированные, кости изымаются от земли, поднимаются и кладутся в особые хранилища – костницы, на стеллажи, до времени всеобщего Суда. Останки, имеющие не белый, а восковой цвет свидетельствуют об особой святости жизни монаха.